В КОНЦЕ декабря Новосибирский театр оперы и балета ожидает самая масштабная премьера сезона. Дирижер Новосибирской оперы Айнарс Рубикис и режиссер Тимофей Кулябин впервые за всю историю «Сибирского Колизея» представят оперу Рихарда Вагнера «Тангейзер». Репетиции спектакля в самом разгаре. Постановщик продумывает сценическую историю, музыкальный руководитель оттачивает звучание хора и оркестра, в цехах идет напряженная работа по изготовлению декораций. Специально для вагнеровской переподготовки вокалистов из Германии приглашена профессиональный оперный коуч Анна Кравцова, рассказавшая в эксклюзивном интервью «Новой Сибири» о том, каким может быть великий композитор на современных подмостках.

— Анна, расскажите, пожалуйста, о себе: как Вы, пианистка из России, стали одним из самых востребованных коучей Германии?

— В моей жизни было немало интересных поворотов, но я никогда ничего не предпринимала специально. Скорее, плыла по течению, чувствуя, что все идет так, как должно. Начну с того, что мне очень повезло с педагогами. В Гнесинском училище я попала к талантливому педагогу Ирине Ивановне Наумовой, которая была второй матерью для своих учеников. Это был академически образованный человек, ученица Генриха Густавовича Нейгауза и супруга удивительного музыканта Льва Николаевича Наумова. Она не только занималась с нами роялем, она погружала нас в мировую художественную культуру. Мы собирались у нее дома и в удивительной дружеской атмосфере разговаривали о музыке, живописи, литературе. Читали поэзию, рассматривали шикарные альбомы по искусству, которые в те годы в Москве невозможно было нигде достать. Супруги Наумовы боготворили Нейгауза и свято несли нейгаузовскую традицию в жизнь. У них невозможно было взяться за Дебюсси без знакомства с полотнами импрессионистов и поэзией Поля Верлена. Или приступить к сонатам Бетховена без прочтения «Доктора Фаустуса» Томаса Манна. Они не только обучали нас технике игры на инструменте, но и объясняли, какой за каждой нотой стоит образный мир. Именно Ирина Ивановна и Лев Николаевич дали мне старт в мою духовную жизнь.

— То есть Вы сознательно стали концертмейстером? Бытует же мнение, будто в концертмейстеры идут только несостоявшиеся сольные пианисты.

— Ни у кого из моих педагогов не было отношения к концертмейстерскому мастерству как к чему-то вторичному: не получилось стать солистом, хоть так продолжу карьеру. И супруги Наумовы, и Татьяна Николаевна, и Вячеслав Анатольевич чтили концертмейстерское искусство как высочайшее. Что же касается лично меня, то по диплому я была пианисткой-солисткой, но к сольной карьере не стремилась, чувствовала, что это не совсем мое. Однажды, когда я уже оканчивала консерваторию, мой педагог сказал: «Нина Львовна Дорлиак ищет концертмейстера, мне кажется, тебе было бы полезно попрактиковаться». Конечно, я без сомнений согласилась работать с этой замечательной певицей. И как только это произошло, для меня в профессии все стало ясно. Я не хотела быть солистом, участвовать в конкурсах. Меня привлекал вокал, возможность быть рядом с голосом. Я преклоняюсь перед певцами. Эта профессия потрясает меня своей дисциплиной, самоотдачей, жестокостью, насыщенностью. Мы, пианисты, сыграем, даже если в жизни что-то пошло не так. А певцы? Понервничал исполнитель, заболел, расстроился, не выспался — и голоса нет. И как его вытащить? С другой стороны, мы зависим от инструмента. Иногда такая коробка попадется, что свет туши, а голос все-таки — он там, внутри... Вот так я и вошла в концертмейстерство.

— Когда на Вашей карте возникла Европа?

— Далеко не сразу. Во времена перестройки мне вновь позвонила Ирина Ивановна. Рассказала о делегации из Венесуэлы, о том, что они приехали в Москву и срочно ищут концертмейстера в оперный театр Каракаса. Мне предложили прийти и сыграть для них. Так сразу после окончания аспирантуры я оказалась в Латинской Америке, где проработала пять лет и выучила все языки, какие только можно. И вот одна француженка, организовывающая в городе Монпелье музыкальные фестивали, пригласила меня туда аккомпанировать камерную музыку. Я срочно пошла на курсы французского, выучила язык и принялась курсировать Каракас — Монпелье, Монпелье — Каракас. В какой-то момент меня стали активно уговаривать переехать в Европу.

— Почему?

— В Каракасе замечательные люди, потрясающие голоса, но быть там одной очень опасно. Огромная разница в менталитете. Туда не пойти, сюда не пойти. Белой женщине находиться вечером без окружения людей и машин подобно самоубийству. Потрясающее небо, необычайной красоты природа, хочется пойти погулять, а нельзя. Для европейского человека это страшная мука. И мне захотелось вновь вернуться в Европу. И Москва, где остались мама с братом, ближе. И безопасно. И менталка не так разнится. Как только мой венесуэльский контракт закончился, я переехала по студенческой визе в Вену. Там вокруг меня быстро возник огромнейший круг певцов, которые хотели со мной работать: ведь я знала и русский, и французский, и итальянский репертуар. И вот под конец моего пребывания в Вене один французский тенор попросил меня аккомпанировать ему на прослушивании в немецком Шверине. Я приехала, получила приглашение на постоянную работу в Германии и уже много лет работаю в этой стране.

— Чем Вас привлекает театральная Германия?

— Это невероятно интересно — пережить опыт немецкого репертуарного театра. В плане оперы Германия — фантастическая страна. Там уважают традиции и умеют вести дела на высочайшем уровне. В Италии практикуется фестивальная система, а организуется все очень спонтанно, импровизационно. Такая же легкость мысли наблюдается в Латинской Америке, где могут подписать контракт, потом передумать, а еще чуть позже вернуться к первоначальному решению. Во Франции классика уступает барокко. А в Германии механизм выпуска оперных спектаклей отработан идеально четко. Потрясающая подготовка концертмейстеров: музыкантов по старым традициям жучат, сдирают три шкуры — подготовка клавира, подготовка партитуры. Все постоянно совершенствуются, учатся, работают на двести процентов, чтобы потом, на публику, выдать полные сто. И в этой системе я чувствую себя превосходно. Не говоря уже о том, что мне, русской, работать с немецкими певцами на их родном языке безумно интересно.

— В Новосибирск Вы приехали как представитель Гамбургской оперы. Это очередной виток судьбы после Шверина?

— Я же говорю, все в моей жизни получается само собой. Я просто чувствую, что все будет хорошо, и не сопротивляюсь судьбе. Когда я сказала маме, что уезжаю в Каракас с билетом в один конец, она была в шоке. Посмотрела на карту: Москва, Атлантический океан, Латинская Америка — ужас! Но все сложилось хорошо. После Шверина я опять-таки почти случайно оказалась в Гамбурге, куда меня позвала моя подруга, французская певица. В Гамбургской опере готовилась постановка «Евгения Онегина» на русском языке. И у них не было репетитора. Конечно, я согласилась. К тому времени я уже давно ничего русского не делала. Ох, и порыдала же я в Гамбурге над Пушкиным! Мы переводили каждую строчку, искали подтекст, разбирались в исторических реалиях. Я рассказывала про быт и дуэли, про традиции и любовь. После премьеры мне предложили принять участие в конкурсе на место концертмейстера. Подготовка была тяжелой. За неделю требовалось разучить третий акт «Воццека» и провести открытый урок по французскому ансамблю с немецкими исполнителями. Претендентов на должность было много, но мне повезло. Так в 2001 году я оказалась в Гамбургской государственной опере.

— Сейчас Вы впервые после отъезда за границу работаете в России?

— Да, и это большой подарок для меня! И путь мой в русскую оперу был отнюдь не прост. Некоторое время назад мне позвонили из Мюнхена. Фантастический дирижер Марис Янсонс искал пианиста на прогон «Онегина» за один день. Меня посадили на самолет, и уже через несколько часов я сидела на репетициях. Янсонс работал потрясающе. Малюсенькие роли в «Онегине» он отрабатывал, как главные. Два, три такта — по нескольку часов, просто чтобы объяснить иностранцам каждый нюанс. И вот я сижу в зале и слушаю. Выходит Татьяна. Фантастический голос, красота, интерпретация, подача. Не человек, душа поет. Я, как всегда, реву. «Боже, — думаю. — Кто это, откуда?» Оказалось, это Вероника Джиоева. Познакомились, но, увы, не успели пообщаться. Несколько месяцев спустя уже в Гамбурге наш дирижер ставит «Князя Игоря». На партию Ярославны приглашена Вероника. Джиоева выходит на сцену, публика в зале обо всем забывает, кроме нее. Гениальная певица! Она-то и рассказала мне о том, что в Новосибирске готовится «Тангейзер», где у нее новая в карьере партия Елизаветы. Вероника также пригласила меня приехать на репетиции. А у нас сейчас сезон в самом разгаре, идет очень напряженная работа, уехать в это время невозможно. Но мне повезло. Наш главный дирижер преклоняется перед русской культурой. Для нее русская традиция, русская культура — алтарь. И она отпустила меня на целую неделю.

— Вы прежде слышали о Новосибирской опере?

— Когда я уезжала в Новосибирск, многие певцы подходили ко мне и говорили: «Вау, там такая опера, говорят, вообще экстаз!» Это я к тому, что в Европе знают ваш театр, знают уровень здешних постановок. Но то, что я вижу своими глазами, меня потрясает. В Новосибирске каждый певец как материал — бриллиантовая россыпь. Не только потрясающие голоса, но и невероятная человеческая отдача. Люди, не зная немецкого языка, очень хотят донести авторский замысел как можно лучше и точнее. Заучивают наизусть огромные и совершенно незнакомые тексты и умудряются при этом пропускать каждое слово через себя. Какая же в этом кроется любовь к своей профессии! Я безумно счастлива находиться здесь. Наконец-то знания, накопленные за все мои годы странствий, нашли выход. Я очень эмоциональный человек. И все время здесь плачу, потому что работаю в своей родной стране и чувствую свои корни. Здесь люди говорят на моем языке, здесь душевность, ментальность — все совпадает. Плаваю здесь в океане любви и готова работать по 12 часов в сутки. Паузы на отдых для меня только препятствие, потому что хочется дать еще и еще. На наших репетициях потрясающая атмосфера. Я чувствую, что по энергетике, по отдаче этот спектакль будет настоящим праздником для Новосибирска.

— Тем не менее немцы твердо убеждены, что поставить Вагнера в провинции, тем более в русской провинции, невозможно. Вернее, можно, но это будет уже не Вагнер.

— Вагнер — такая фигура, которую на современном театральном подиуме окрашивают в самые разные тона. Я к Вагнеру шла довольно тернистыми путями. Во-первых, пока не выучишь язык, не поймешь, чего он хотел. Во-вторых, мне мешала некоторая тенденциозность восприятия. Многие предпочитают интерпретировать Вагнера как гуру, как философа, который ищет запредельные граали, что мне кажется не совсем верным. Я долго размышляла об этом. Пыталась понять для себя, что же есть в Вагнере такого, что он столетиями будоражит умы. И поняла: Вагнер актуален своей человечностью. А для человечности не существует территориальных границ. Столица или провинция, Россия или Германия — какая разница? Вагнер интернационален. Он говорит о верности и предательстве, о вере в Бога и неверии, о подлости и благородстве. Конечно, в каждой стране присваивают себе оперы своих композиторов, но сила этого искусства заключается в том, что оно потрясает всех — вне зависимости от языка и национальной принадлежности.

— Как известно, традиция исполнения вагнеровских опер неоднократно менялась. Какой канон сегодня проповедует Европа?

— Вагнер как личность всегда был глубоко погружен в политику. Поэтому правящие умы всегда использовали его в своих интересах. В силу этих политических игрищ публике регулярно навязывалось то или иное видение его произведений. И никто не думал о том, что хотел сам композитор. Есть понятие интерпретации. В нем заключается то право на свободу, право трактовать так, как вам подсказывает ваше личное видение. Если же мы интерпретируем по канонам, мы всего лишь повторяем чужие мысли. Канон и Вагнер — две вещи несовместные. Кстати, это тоже тема «Тангейзера»: одни творят сообразно кодексу, а другие от души и сердца. Каждая сцена ставит Вагнера по-своему, каждый дирижер слышит Вагнера по-своему, каждый режиссер видит в Вагнере нечто свое. И каждая из этих интерпретаций имеет право на жизнь, если она находит ответную реакцию у публики.

— Тогда каким Вы хотели увидеть Вагнера в Новосибирске?

— Вагнер всю жизнь хотел сочинять итальянские оперы. И он их сочинил. Это его оперы. Их уникальность в том, что композитор не только сочинял музыку, но и придумывал тексты, а к ним прилагал свою режиссерскую интерпретацию. Музыка у Вагнера иллюстрирует текст. Поэтому в Новосибирске мы с певцами уделили очень много внимания разбору текста. Мы пытались понять, что стоит за каждым персонажем. Новосибирские певцы вкладывают в «Тангейзера» душу, и я убеждена, что здесь получится самый настоящий Вагнер. Самое главное интерпретировать его человечно. Не нужно использовать шаблоны и трафареты, не следует искать исторические и культурные параллели, есть всеобщая и вечно актуальная тема любви. Женщина как в XVII веке, так и сегодня отдаст за своего любимого жизнь. Поэтому если наполнить написанный Вагнером текст настоящей кровью, он непременно заживет. В Новосибирске огромнейший театр, потрясающие певцы, фантастическая самоотдача и энергетика. Здесь все направлено на искусство. Поэтому слово «провинциальный» я бы не употребляла. Для меня то, что здесь происходит, — высочайший уровень.

— Ваши текстологические изыскания совпадают с режиссерской концепцией Тимофея Кулябина?

— Я не знаю, что в «Тангейзере» происходит сценически, но абсолютно уверена в том, что эта опера вызовет резонанс. Певцы — молодчины! Они вокально, технически и эмоционально стараются донести до публики свое видение Вагнера. Это будет сценическая правда, а не оперная подтекстовка. В Новосибирске будут петь собственной кровью.

— А как, по-вашему, вообще должен звучать Вагнер?

— Вагнера надо петь по-итальянски. А это значит кантилена, плавная линия, переход одних гласных в другую. Многочисленные немецкие согласные должны идти для гласных, как смычок для виолончели. В этом огромный секрет Вагнера, и, разгадав его, певцы обязательно поведут за собой оркестр.

— Возможно ли это, учитывая масштабы и архитектуру новосибирской сцены? Как известно, Вагнер видел свои оперы в театре иного типа.

— В Байройте, в том самом театре, который выстроил для своих опер Вагнер, певцы изначально оказывались в облегченной ситуации. Все обшито деревом. Оркестр в глубине. Знаменитые восемь ступеней. Но если новосибирским певцам удастся сохранить итальянскую линию, оркестр не станет для них препятствием. В вашей опере очень хороший, умно подобранный состав исполнителей. Яркие, светлые, большие голоса. Они с легкостью полетят через весь оркестр.

— Вагнера невозможно исполнить с наскока. А зритель должен быть готов к «Тангейзеру»?

— Та часть публики, которых называют оперными фанатиками, в любом случае знает эту оперу наизусть. Те, кто заинтересовался названием и пришел в театр вне вагнеровского контекста, обязательно попадут под влияние его музыки. Учитывая высочайший уровень интерпретации Вагнера в вашем театре, невозможно представить ситуацию, когда зрители уходят со спектакля равнодушными.