Камчатнов А.М., Смирнов А.А.
Глава 4.5
Средоточием перехода от мифа и фольклора к литературе в интересующем нас жанре была фигура Сократа. В лице Сократа жанр как бы познал самого себя, свои собственные законы и возможности. Поэтому термин сократическая ирония представляется наиболее подходящим для обозначения интересующего нас жанра литературы.
В научной литературе иногда обсуждается вопрос, насколько достоверны сведения о Сократе в воспоминаниях Ксенофонта и диалогах Платона, насколько легенда о Сократе соответствует реальному Сократу. Такая постановка вопроса - каким был Сократ "на самом деле" -отражает, на наш взгляд, полное непонимание сущности и исторической роли античного мудреца. Сократ хотел быть и был таким, каким его изображает легенда. Реальный человек, Сократ оформлял свое бытие по образу и подобию жанровой роли фольклорного эйрона. Усвоив народную философию мима, он, с одной стороны, развил ее до диалектического метода познания, с другой - создал на его основе своеобразный способ общения с собеседником-"хвастуном". Легенда, возможно, преувеличила некоторые индивидуальные черты афинского философа и его близких. В частности, согласно воспоминаниям учеников, у Сократа, также как у ходжи Насреддина, была злая, сварливая жена, Ксантиппа; сам Сократ имел непривлекательную внешность, которая осмысливалась в духе мима как мнимое уродство, противостоящее внутренней, подлинной красоте. Алкивиад в Платоновом диалоге "Пир" называет Сократа Силеном (силенов обычно изображали курносыми, толстогубыми, с глазами навыкате), подчеркивая этим, что снаружи мудрец безобразен, но это лишь оболочка, мираж, под которой скрывается божественный Эрос. Внешность Сократа как нельзя лучше соответствовала той роли внешне простодушного мудреца, которую он играл в общении с согражданами.
Метод, при помощи которого Сократ испытывал мнимую мудрость своих собеседников, он называл майевтикой - "родовспомогательным" методом (мать Сократа была повитухой), подчеркивая этим, что сам он не высказывает истин, не обладает ими в готовом виде; он только помогает ей высказаться, "родиться" у собеседника. Причем речь идет не о каком-то позитивном знании; истиной, которой добивается Сократ, является признание того, что собеседник заблуждался, что его взгляды были мнимыми, не отражали сущности вещей. Собственно же позитивное знание Сократа заключалось в известной формуле "Я маю, что ничего не знаю". Метод Сократа заключался в его способности "так умело ставить вопросы, чтобы извлечь истину от собеседника, помочь ему как бы "разрешиться" от мыслей. Так как собеседник при этом оказывался вынужденным дать отчет о своем образе мыслей, раскрыть свой "внутренний мир", то само собеседование превращалось в испытание людей"
. В платоновской "Апологии Сократа" Сократ говорит, что всю жизнь занимался тем, что испытывал мудрость других, тех, кто считался мудрыми людьми, сам же ни на какую мудрость не претендовал. Однако такое испытание показывало, что люди только прикидываются знающими, морочат честных людей, на деле же знают мало или ничего.
В испытании человека состоит уже не философская, а художественная сторона сократовских диалогов. Особенность сократовского испытания человека состоит в самой форме общения: "простодушный" мудрец своими вопросами ставит ловушку самоуверенному глупцу, в которую тот неизбежно попадает. В результате рождается, конечно, не истина; проступает, как говорится, истинное лицо аладзона. В жанре сократической иронии можно отметить некоторую неравноценность в позициях собеседников: тот, кто задает вопросы, оказывается в более выгодном положении: он может прикинуться простаком и, как Сократ, сделать вид, он ничего не знает и просит научить его. Сократ любил прикидываться пытливым учеником, но при этом он задавал "учителям" такие вопросы, которые ставили их в тупик, приводили к противоречию с самим собой. Беседа заканчивалась тем, что отношения переворачивались: посрамленный "учитель" просил Сократа научить его, как исследовать тот или иной вопрос.
Рассмотрим несколько сочинений Платона, в которых наиболее выразительно представлены особенности жанра сократической иронии.
"Эвтифрон"
В роли аладзона здесь выступает Эвтифрон, который убежден в том, что определенно знает, что такое святость и нечестие. Сократ прикидывается восхищенным и восклицает: - 0, как же хорошо, дивный Эвтифрон, мне научиться у тебя! Скажи же мне, что называешь ты святым и что несвятым? - Святым я называю именно то, что теперь делаю, то есть - преследую преступника. - Но называешь ли ты, Эвтифрон, и многие другие поступки святыми? - Конечно. - А помнишь ли, ты как будто сказал, что в отношении к одной идее все несвятое - не свято, а святое - свято? Или не помнить? - Помню. - Так научи меня, что такое сама эта идея, чтобы, смотря и пользуясь ею, как образцом, я мог все согласное с нею назвать святым, а все несогласное - несвятым. - Святое есть то, что приятно богам, а несвятое - то, что им неприятно. - Ты, разумеется, докажешь, что говорить справедливо.
- Без сомнения. - Сказано, Эвтифрон, что между богами бывают ссоры, взаимные несогласия и вражда друг против друга. - Конечно, сказано. - Справедливое и несправедливое, хорошее и дурное, доброе и злое - не эти ли предметы их разногласия? - Крайне необходимо.
- Значит, справедливым и несправедливым, хорошим и дурным, добрым и злым одни из богов, благородный Эвтифрон, по твоим словам, почитают одно, а другие - другое. Не правда ли? - Правда. - Стало быть одно и то же и ненавидят они и любят; и дела как богоненавистные, так и боголюбезные у них - одни и те же? - Выходит. - Но на этом основании, Эвтифрон, и святое и несвятое равным образом для них одно и то же. - должно быть. - Следовательно, ты, почтеннейший, отвечал мне не на вопрос. Ты не хотел мне открыть самую сущность его, а только показал некоторые свойства святого, а не сказал, что такое оно само по себе. Итак, если тебе приятно, то объяви опять сначала, что называется святым. - Но я не знаю, Сократ, как высказать тебе свои мысли. - Я сам, вместе с тобою, постараюсь показать каким образом тебе надлежало бы учить меня.
Далее Сократ задает Эвтифрону вопросы, на которые тот отвечает каждый раз положительно, но в конце приходит к тому, что святое - это то, что приятно богам. Сократ говорит, что надобно исследовать снова, что называется святым, но Эвтифрон спасается от исследования своего благоразумия (Эвтифрон значит "благоразумный") бегством. Сократ кричит ему вслед: "- Что ты делаешь, друг мой? Твое удаление лишает меня великой надежды - узнать, что свято, что нет." В этих словах едкая, саркастическая насмешка над хвастуном, вызвавшимся учить других. На протяжении диалога Сократ морочил Эвтифрона, униженно прося научить его, расточая похвалы, награждая лестными эпитетами. И в конце концов незадачливый учитель бежит с урока, который преподал ему мнимо простодушный ученик.
"Хармид"
Речь зашла о рассудительности. Сократ легко опроверг мнение юноши Хармида. Присутствовавший при разговоре Критий захотел похвастаться перед Хармидом и перед остальными своим умом. "- Прочие искусства, - сказал он, - суть знания не себя, но чего то другого; одна рассудительность есть знание как всех знаний, так и самой себя". В ответ на это Сократ предложил: - давайте приложим это к самым различным вещам, и ты, Критий, думаю, встретишь невозможность? - Какую и в чем? - Вот в чем. Можешь ли ты представить себе зрение которое не было бы зрением вещей, доступных другим зрениям, но было бы только только зрением себя и других зрений; которое не видело бы никаких цветов, но видело бы только себя и другие зрения? Можешь представить такое? - Нет, клянусь Зевсом. - А слух, который не слышал бы никаких звуков, но слышал бы себя и другие слухи? - И этого не могу. - Равным образом, допускаешь ли какое-нибудь желание сердца, которое не было бы желанием удовольствия, но было бы желанием себя и других желаний? - Отнюдь нет. - Равно, воображал ли ты какой-нибудь страх, который бы страшился себя и других страхов, а страшных предметов не страшился бы? - Не воображал. - Между тем, знание мы, кажется, назвали таким, которое, не будучи знанием предметов познаваемых, есть знание себя и других знаний. - Да, назвали. - Но не странно ли, если оно таково?
"Мне показалось, - рассказывает далее Сократ, - что мое недоумение заставило и его подвергнуться недоумению. Однако же, привыкши к похвалам, он стыдился присутствующих и не хотел признаться, что не может разрешить предложенных мною вопросов, а между тем не говорил ничего ясного и только прикрывал свое недоумение".
Под конец Сократ сказал: - Таким образом, хотя исследование встретило в нас людей сговорчивых, не упрямых, однако ж не могло открыть истину, а только непрестанно осмеивало ее.
"Людей сговорчивых, не упрямых" - это иронический намек на поведение Крития, который не сумел оспорить ни одной посылки Сократа, из которых, однако, с необходимостью вытекало заключение, противоречившее первоначальному мнению Крития о том, что такое рассудительность. М в этом диалоге Сократ играет роль эйрона, хотя и в смягченной форме: он говорит "мы", как будто соглашаясь с мнением Крития, но на всякий случай предлагает его исследовать. Когда же исследование привело к нелепице, это "мы" звучит уже скрытой издевкой.
Хотя нас главным образом интересует определенная литературная форма, каковой является жанр сократической иронии, нелишним будет напомнить и о некоторых содержательных сторонах сократовских диалогов. Сократ направлял свою критику против софистов. Софистика была первой в истории философии школой, которая начала разрабатывать гносеологическую проблематику. Софисты указали на относительность истины, но дальше этого не пошли, поэтому их теория познания характеризуется релятивизмом и скептицизмом. Основываясь на этом, солисты в своей педагогической практике учили убедительно защищать любую точку зрения, какая ни понадобится. Рядовые учителя-софисты часто были людьми без чести и совести; в погоне за популярностью и клиентами они хвастливо заявляли, что знают все.
Сократ, отстаивавший абсолютную истину и абсолютную мораль, считал софистику мнимой мудростью, которая только морочит людей, но не приближает их к истине; в самих же философах-софистах он видел людей поверхностных, суетных, тщеславных, жадно гоняющихся за вниманием толпы. В борьбе с софистами Сократ использовал форму фольклорного мима. Дело в том, что софисты (например, Протагор) часто использовали для обучения форму беседы учителя и ученика. Сократ и прикидывался жаждущим знаний простодушным учеником и просил научить его правильному пониманию вещей. Чем это кончается, мы уже показывали.
Платоновы "Протагор" и "Горгий" - главные диалоги, посвященные опровержению софистической мудрости. Но поскольку нас более интересует художественная сторона сократовских бесед, то мы рассмотрим в связи с софистикой диалог "Эвтидем", в котором эта сторона представлена более выразительно.
Эвтидем и брат его Дионисиодор - софисты. Сократ говорит о них Критону: - Что же касается до мудрости, о которой ты спрашиваешь, то чудеса, Критон: они знают все! До сих пор я не понимал, что такое всезнайство, а теперь - вот дивные атлеты! Они сильны в устных состязаниях и в опровержении всякой мысли, ложная она или истинная". Сократ хочет пойти к ним в ученики и Критона приглашает с собой.
Когда они встретились, Эвтидем начинает хвастаться: "Мы признаем себя способными, Сократ, превосходнее и скорее всех преподать добродетель". Сократ просит их показать свое искусство и обучить присутствовавшего юношу Клиния своей мудрости.
Эвтидем спросил Клиния" - Клиний! Какие люди обыкновенно учатся: умные или невежды? - Учатся умные. - А учась чему-нибудь, вы, конечно, прежде не знали того, чему учились? - Не знали. - И, однако ж, не зная, были умны? - Нет. - А если не умны, то невежды? - Правда. - Итак, учась тому, чего не знали, вы учились невеждами? - Да. - Значит, умные учатся невеждами, а не умными, как ты думал, Клиний.
Потом Дионисиодор обратился к Клинию с вопросом: - А что, Клиний, когда учитель грамматики говорит что-нибудь, которые дети разумеют его слова - умные или невежды? - Умные. - Следовательно, учатся умные, а не невежды, и ты неправильно отвечал сейчас Эвтидему.
Эта морока вызвала восторг у присутствующих.
Вся мудрость Эвтидема и Дионисиодора основана на простой многозначности слова, в данном случае слова умный. У Клиния умный тот, кто хочет учиться, у Эвтидема - тот, кто знает; у Дионисиодора - тот, кто понимает. Беря за основание то или другое значение слова, софист может "опровергнуть" любое суждение, чем вызвать смех и рукоплескания толпы.
Сократ считал такую мудрость ничего не стоящей, мнимой, но при случае сам мог пользоваться этим приемом ради посрамления софиста. Когда Эвтидем стал утверждать, что лгать невозможно, на том основании, что лгать значит говорить то, чего нет, а это невозможно, Сократ взял за основание другое значение слова лгать - "ошибаться" и сказал: - Если никому нельзя лгать, то никому нельзя ошибаться. А если ошибаться невозможно, то нет ни глупцов, ни невежд, ибо все умны и никто не уклоняется от истины. Но если никто не уклоняется. от истины, то для чего же вы, софисты, беретесь преподавать мудрость? Кого вам учить, если все мудры?
Так ученье Сократа у Эвтидема и Дионисиодора обернулось посрамлением аладзонов-софистов и торжеством истинного мудреца-эйрона Сократа.
Одним из самых выразительных образцов сократической иронии является диалог Платона "Гиппий Больший", предметом которого было понятие прекрасного. В этом диалоге Сократ как бы раздваивается: он выступает от лица "одного человека", "не изящного, грубоватого, очень надоедливого", от имени которого Сократ задает Гиппию вопросы, и от своего, якобы своего, лица наивного простака, который льстит Гиппию и умоляет его научить, как ему, невежественному Сократу, отвечать на вопросы "одного человека". Такое сокрытие под маской неизвестного и эйрона одновременно позволяло Сократу более остро ставить вопросы и более едко осмеивать собеседника. Приведем лишь начало диалога.
- Надо тебе сказать, дорогой мой, - начинает Сократ, - что недавно, когда я в одном разговоре одно порицал как безобразное, а другое хвалил как прекрасное, меня поставил в затруднительное положение один человек тем, что задал мне, и очень дерзко, приблизительно такой вопрос: откуда тебе знать, Сократ, спросил он, что именно прекрасно и безобразно? давай-ка посмотрим, можешь ли ты сказать, что такое прекрасное? И я, по своей простоте, оказался в затруднительном положении и не мог ответить ему как следует; а уходя после беседы с ним, я сердился на себя, бранил себя и грозился, что в первый же раз, как только повстречаюсь с кем-нибудь из вас, мудрецов, я расспрошу его, выучусь, старательно запомню, а потом пойду к тому, кто задал мне этот вопрос. Так вот теперь, говорю я, ты приходить вовремя и должен научить меня как следует, что такое само прекрасное. Ведь ты-то это, конечно, определенно знаешь, и это, разумеется, только малая доля тех многих знаний, которыми ты обладаешь.
Спровоцированный этим коварным вступлением, Гиппий тут же расхвастался: - Конечно, малая доля, Сократ, клянусь Зевсом; да и ничего она, можно сказать, не стоит.
Сократ прикидывается страшно обрадованным: - Значит, я легко научусь и никто меня больше не изобличит?
- Разумеется, никто; ведь иначе я оказался бы ничтожным и заурядным человеком.
Исследование, изложение которого заняло бы у нас слишком много места, разумеется, закончилось разоблачением мнимой мудрости заурядного и ничтожного хвастуна Гиппия и торжеством мнимо простодушного ученика Сократа.
В Платоновых диалогах сформировались основные особенности литературного жанра сократической иронии как способа видения и способа общения с человеком. Этот жанр оказывается необходимым в тех случаях, когда нужно вскрыть мнимость представлений человека о действительности, в том числе и о самом себе. Иными словами, душу этого жанра составляет оппозиция подлинного и мнимого. Устойчивым типажом жанра являются фигуры аладзона и эйрона: первый мнимое выдает за подлинное, второй, мнимо соглашаясь с этим, словом или сюжетным положением испытывает героя, его мнение о жизни и о себе, раскрывает их подлинное содержание перед зрителем или читателем.
ПРИМЕЧАНИЯ
6. Жебелев С.А. Сократ. Берлин, 1923, с.123
7. Пересказ даем по изд.: Сочинения Платона. Ч.1, СПб., 1863
8. Пересказ даем по изд.: Сочинения Платона. Ч.1, СПб., 1863
9. Интересно, что этот диалог в целом походит на критику Канта со стороны Гегеля. Кант утверждал, что прежде чем познавать, необходимо изучить сам инструмент познания. Гегель сравнивал Канта с монахом, который желал бы научиться плавать, не бросаясь в воду. Гегелю принадлежит одна из самых замечательных характеристик Сократа и сократической иронии. См.: Гегель. Лекции по историй философии. Соч., т.IX. с.35-86.
10. Более подробно см. об этом в кн.: Маковельский А.О. История логики. М., 1967, с.50-60; Богомолов А.С. Диалектический логос. Становление античной диалектики. М., 1982, с.178-234.
11. Пересказ даем по изд.: Сочинения Платона. Ч.1, СПб., 1863
12. Пересказ даем по изд.: Полное собрание творений Платона. Т.IX. Л., 1924